Новгородцев Сева | Novgorodtsev Seva

Разнообразием передач в 1977 году Русская служба похвалиться не могла. "Вернакулярам" (носителям языка) писать свои материалы тогда не предлагали, всё было переводное, из центрального отдела. Компьютеров ещё не было, но была уже множительная техника. На огромных "ксероксах" распечатывались копии сообщений и репортажей корреспондентов Би-би-си. Несколько раз в день в нашей редакции появлялась металлическая тележка, на которой обычно развозят чай с бутербродами, только тут вместо чашек и чайников лежали стопки свежеотпечатанных "диспатчей". Толкал тележку юноша, пробивавший себе путь в большую журналистику. Дежурный редактор набирал со всех стопок, быстро всё просматривал-прочитывал, зачёркивая жирным чёрным фломастером ненужное, и рассовывал по пишмашинкам сотрудников по смене на перевод.

Дни тянулись однообразно, уходя в прошлое, где их было не различить. Жизнь представлялась шарманкой, мелодию в которой невозможно поменять. Впрочем, мажорные ноты в этой шарманке проскакивали. Например, выходила программа поп-музыки, рабочее название "russian pop". Это была традиция, освящённая временем. Никто не помнил, когда она началась, вспоминали только ведущих: Тони Кэш ("у микрофона Кэш Антоний, любитель джаза и симфоний"), Барри Холланд (будущий глава Русской службы), Пол Марш. Все они были русскоговорящие англичане, говорившие с неизбежным акцентом.

В 1977 году поп-музыку вёл Сэм Джонс, англоговорящий русский Сёма Йоссман. Он был родом из Вильнюса, уехал в Израиль, отслужил там в армии в танковых войсках и по набору попал на Би-би-си. Писать какие-то тексты Сэм считал ниже своего достоинства, он шёл на запись совершенно неподготовленным, но уверенным в том, что нужные слова появятся в нужный момент. От нервного напряжения у Сэма учащался пульс, в крови гулял адреналин, согласные звуки удваивались, речь становилась рваной, энергичной, с приблатнёнными интонациями, лицо покрывлось пятнами, как административная карта Европы. Сэм был настоящий первый русский диск-жокей.

Я вёл себя скромно, мнений своих не высказывал. Примерно через месяц или полтора глава службы, Мэри Ситон Уотсон предложила поделить поп-программу пополам: одну неделю её ведёт Сэм, другую — я. 10 июня 1977 года в эфире Би-би-си появился Сева Новгородцев со своей "Программой поп-музыки из Лондона". Мы с Сэмом жили дружно, он уважал моё профессиональное прошлое, а я по-музыкантски ценил его природный талант. Так прошёл год. Летом 1978-го, по предложению Сэма, мы совместно сделали две программы "25 лет рок-н-ролла".

Однако из бесшабашного весельчака Сэм стал постепенно превращаться в подавленную личность, видимо, в нём что-то надломилось. Он начал ругать Би-би-си, говорить что не собирается влачить жалкое существование за нищенскую зарплату, что у него есть дядя, риэлтор в Калифорнии, он поедет к нему торговать недвижимостью и делать "свой первый миллион". По контракту Корпорации ему нужно было подать заявление об уходе и ждать положенные три месяца, но Сэм был человеком не только слова, но и дела. В конце сентября 1978 года все сотрудники, включая руководство, получили приглашение на вечеринку у него дома. Гости собрались, но хозяина не было, как вдруг эффектно распахнулись двери и появился Сэм Джонс в футболке, изгтотовленной по спецзаказу. Через всю грудь шла размашистая надпись крупными буквами: I AM IN A BREACH OF CONTRACT (Я НАРУШАЮ КОНТРАКТ). На следующий день он отбыл в Соединённые Штаты.

Примерно год о нём не было слышно, а потом Сэм вернулся — притихший, несчастный и рассказал, что в Израиле погибла его девушка. "А как же Америка, — спросили мы его, — твой первый миллион?" — "А! — отмахнулся Сэм, — так называемой "недвижимостью" оказались трущобные квартирки, которые надо было "вшивать" нищим мексиканцам". — "А как дядя?" — "А дядя и вся его семья, хоть и живут в Штатах всю свою жизнь, — по-английски говорят хуже меня, я больше них слов знаю". Сэма помурыжили немного, напоминая, что он нарушил контракт, но потом, в конце концов, приняли на работу. Он вскоре пришёл в себя, опять преисполнился энтузиазма и пробил у начальства новую программу "Бабушкин сундук" о раннем периоде рок-н-ролла, который он обожал.

Сэм любил первым добывать сенсационные новости, что по английски называется "scoop". Мы Сэма так и звали "scoopschik". Ему, например, удалось заполучить на свою передачу Пола Маккартни:

Вильнюсская наглость дала мне хороший урок: каким бы звёздным ни был человек, он такой же, как и ты: у него одна голова, две руки и две ноги. Никаких реверансов не было. Я просто позвонил пресс-секретарю Пола Маккартни и сказал, что не грех бы Маккартни появиться у нас в студии. Это был 1988 год. Пресс-секретарь сказал, что подумает. По-английски это чаще всего: гуляй, парень. Я забыл об этом. Но дела в СССР развивались с бешеной скоростью, и музыканты, писатели, актёры хотели прыгнуть на этот воз и прокатиться вместе с перестройкой. Естественно, Пол Маккартни тоже не упустил такой возможности. Я его научил, я написал на бумаге приветствия на русском, на литовском, на языках Средней Азии, на украинском. Синхронным переводчиком был Сева Новгородцев.

Студийный стиль Сэма за эти годы мало изменился: по его собственным словам, вместо написанного сценария он брал в студию только банку пива и сигареты. Сэм доводил себя до состояния Петергофского фонтана, когда от большого внутреннего давления вверх бьёт высокая творческая струя. Осенью 1988 года не выдержало сердце, Сэм свалился под стол прямо в студии и на два месяца выбыл из строя с инфарктом. Через некоторое время я встретил его в кантине, Сэм снова готовился к поездке в Штаты, на этот раз от Би-би-си. Ему выдали переносной магнитофон Studer, считавшийся тогда эталонным по качеству. Сэм ехал записывать песни русских эмигрантов, музыку, которая звучала в ресторанах на Брайтон-бич.

Он вернулся через месяц и привёз большую коллекцию песен и интервью Вилли Токарева, Михаила Шуфутинского, Любы Успенской, Бубы Касторского, Михаила Гулько. Из этих лент он еженедельно собирал свою передачу "Перекати-поле". Сэм был мастером броских названий. Сэм возвращал стране то, что она экспортировала вместе с потоком эмигрантов — кабацкий разгул, поднятый на новый культурный уровень. Страна жадно пила эту сладкую отраву, а из передачи "Перекати-поле" вырос новый музыкальный сорняк, который, думаю, уже не умрёт никогда, поэтому Сэма Джонса я смело записываю в отцы-основатели жанра, который получил в Отечестве название "шансон". И придумал это французское название всё тот же неугомонный Сэм.

Тогда же Би-би-си открыла свою радиостанцию, молодёжный музыкальный канал Радио 1, в который потом влились таланты из разгромленного "Радио Кэролайн". Кроме этого, также вещало Би-би-си Радио 2 — поп музыка для людей постарше, Радио 3 — для любителей утончённой классики, Радио 4 — для образованной интеллигенции, Радио 5 — для спортивных болельщиков и так далее.

На Радио 1 каждый вечер в эфире был Джон Пил (John Peel). Как он сам говорил: "Я хочу слушать то, чего никогда раньше не слышал. Если я не понимаю какую-то музыку, я непременно должен сыграть её по радио". По моим наблюдениям, нет на свете трудее дела, чем слушать новую, непонятную и потому неприятную тебе музыку. Джон Пил делал это ежедневно по многу часов, выбирая материал для своей передачи. Говорил он лаконично, припечатывая мысль густым и чётким голосом. "По дороге на работу, — произнёс он однажды, — я видел на Оксфорд-стрит группу японских туристов. Они внимательно изучали карту Манчестера". Джону приходило много писем, записей, заявок, вопросов. "Меня часто спрашивают, — сказал он, — в каком году музыка была самой лучшей? Я всегда отвечаю — в этом. А до этого года — в прошлом". Британское Рождество — это сезонная стихия. К нему готовятся с ранней осени, закупают подарки, пишут открытки, заготавливают угощения. "Не люблю Рождество, — сказал по этому поводу Джон Пил, — каждый раз я почему-то оказываюсь на кухне с незнакомыми людьми и мы обсуждаем как лучше утеплять чердак".

В Лондоне газоны зеленеют круглый год, зимой средняя температура +5, летом +16. В солнечный день на улице хорошо, но это бывает не часто. Обычно за окном пасмурное британское "зималето", ни то, ни сё. Особенно по утрам тяжело. Неудивительно, что в Англии все говорят о погоде, а для бодрости духа включают Би-Би-Си Радио 2. Во всяком случае, я это делал всегда.

Страна просыпалась под упругий баритон Терри Вогана. Он говорил размеренно, делал многозначительные паузы, особенно когда ему самому было смешно. Однажды ему в студию принесли справку, что аудитория его передачи достигла отметки в 8 миллионов. "Одну минуточку, — сказал Терри, — в стране живёт 60 миллионов, что же остальные 52 миллиона слушают по утрам?" — "Годы идут, — произнёс он как то, — я стал забывать имена и лица. Думаю, что и своё лицо я забыл, во всяком случае в ванной, в зеркале, на меня глядит человек, лицо которого я не помню. Правда, он похож на моего отца". — "Нынешняя госпожа Воган, — объяснял он не торопясь, — это редкая жемчужина среди лучшей половины человечества. Если у неё и есть недостаток (тут мне бы надо быть осторожным), так это то, что она никогда ничего не выбрасывает. Может быть, поэтому она всё ещё замужем за мной так много лет". Терри играл музыку по заявкам и читал смешные письма от слушателей. "Я приезжал на работу к пяти утра, — писал он в своих воспоминаниях, — и продюсер вываливал мне на стол несколько сотен писем и имейлов. Это и был мой материал для эфира". Терри обладал потрясающим чувством времени: заводя очередную пластинку, он говорил на фоне музыкального вступления, точно, до доли секунды, заканчивая к моменту, когда вступал вокалист.

EMT 950 можно было также заводить против часовой стрелки и проигрывать пластинки задом наперёд. Помню, я воспользовался этим в июне 1990 года, когда сделал передачу о конспирологических теориях, авторы которых утверждали, что на некоторых рок-пластинках записаны тайные послания, услышать которые можно, проигрывая их в обратную сторону. Программа так и называлась — "Дерепан Модаз" (задоМ напереД).

Во время одной из записей я попросил техников сделать эффект реверберации, то есть эха, возникающего в закрытых помещениях. Техники оживились, достали какие-то шнуры, скоммутировали прибор со звуковыми эффектами и между делом рассказали, что в студии на Эбби Роуд стоит ревербератор этой же фирмы Electro-Mess-Technik, ЕМТ 140, модель 1950-х годов. Внутри его — большой металлический лист 2х3 метра, подвешенный на пружинах. К середине листа подаётся звуковой сигнал с электромагнитой катушки, а сигнал с эффектом снимают по краям. Ревербератор этот весит 300 килограммов, но даёт божественный звук. Его любили использовать Битлз и Пинк Флойд.

"У нас в Буш-хаусе есть свой ревербератор, — произнёс техник с затаённой гордостью, — акустическая эхо камера, построенная ещё в 20-е годы. Это гулкое помещение, которое находится в глубоком подвале. В одном его конце стоят громкоговорители, в другом микрофоны. Включая ближние или дальние микрофоны получают звук с эхом. Если хотите, — добавил он в конце, — то мы можем заказать сессию с этой камерой, только заявку надо подавать за три дня". Потом я раздобыл записи с этим эффектом и понял, что для моей поп-программы он не годится, звук был антикварный, из другого времени. Однако именно это пришлось кстати, когда мы записывали радиопьесу Николая Эрдмана "Самоубийца", написанную в 1928 году.

Так я пошёл по пути, начертанному моими учителями — лучшая музыка в наилучшем оформлении.

13.12.2018